Нил Армстронг
Луна — неплохое место. Точно заслуживает короткого визита.
Я вырос в Огайо, в 60 милях к северу от Дейтона, где жили братья Райт (американские изобретатели и авиаторы. — Esquire). Наверное, все переживания моего детства так или иначе были вызваны этим соседством. Безумие и отвага братьев никогда не давала мне покоя.
Когда я учился в школе, мы говорили только о летчиках. И иногда о девочках.
Больше всего я жалею о том, что когда Вторая мировая война окончилась, мне было лишь 15 лет. В старших классах со мной учились ребята, которые, едва достигнув восемнадцати, уходили на фронт. Потом они — те, кто оставался в живых, — возвращались в школу доучиваться, сидели с нами за одной партой. Я помню, что страшно завидовал им. Потому что в их глазах было что-то такое, чего не было больше ни у кого.
Корейскую войну я прошел на истребителе и вынес из нее один урок: летчик-истребитель должен совершать лишь дневные вылеты. В нашей команде были и ночные пилоты. Я смотрел на них с ужасом. Улыбка никогда не сходила с их лиц — даже на похоронах товарищей. Они почти не спали и все время смеялись.
Мы все взрослеем по-разному. Помню, когда я вернулся в колледж после Корейской войны, мои сверстники казались мне такими юными, что я даже не знал, о чем с ними говорить.
Кино лжет. В фильмах про Корейскую войну постоянно мелькают красивые девушки. Я прошел всю Корейскую войну и не могу вспомнить ни одной.
Хорошие пилоты не любят ходить. Хорошие пилоты любят летать.
Планер — самая восхитительная вещь в целом мире. Он дает ощущение, что вы находитесь лишь в одном шаге от того, чтобы стать птицей.
Меня часто спрашивают, почему человек полетел на Луну. Спросите лучше лосося, зачем он плывет против течения.
Не знаю, доказал ли я это всем, но я точно доказал это себе: мы не прикованы к этой планете.
Я очень хорошо помню это жуткое чувство: та маленькая голубая горошина — это Земля. Черт. Я поднял большой палец и зажмурил один глаз. Земля целиком исчезла за моим пальцем. Наверное, можно подумать, что я чувствовал себя как гигант. Нет, я чувствовал себя маленьким-маленьким-маленьким.
Меня измучили вопросами о том, каково это — взлетать в космическом корабле. Скажу одно: это громко, очень-очень громко.
Мне не нравится, что большинству людей я известен как тот самый парень с Луны. Мне кажется, что все мы глубоко внутри хотим, чтобы нас чествовали не за какие-то яркие вспышки нашей биографии, а за сумму всего, что было сделано, создано и сказано.
Несколько раз меня спрашивали, полетел бы я на Марс. Я ни разу не ответил «нет». Конечно, у меня нет шансов, но я не хочу, чтобы кто-то думал, что я не готов.
Я стар. Но когда мне звонят из NASA, я всегда напоминаю им: парни, если у вас есть для меня какое-то дело, дайте знать, не тяните — возможно, мне осталось не так уж и много.
Наука — худший из пророков. Так много было обещано и так мало было сделано.
С каждым днем машины становятся все лучше и совершеннее, постепенно отвоевывая у человека планету в этой невидимой войне.
В конце пятидесятых я часто слышал, как совершенно разные люди говорили: «Человек может летать лишь над своей планетой. Космос — это для болонок и обезьян». Каждый раз, когда я слышал такое, мне хотелось сломать этому человеку нос. Но почему-то каждый раз я сдерживался.
Я ненавижу ложь. Меня трясет, когда люди заявляют, что Китайскую стену видно из космоса. Я говорил со многими из тех, кто летал на шаттлах, особенно с теми, кто многократно пролетал по орбите над Китаем, и никто из них не видел никакой стены.
Меня часто спрашивают о том, почему из нашей высадки на Луну мы привезли так много фотографий Базза Олдрина и так мало моих. Что ж, видимо, он выглядит гораздо фотогеничнее в скафандре.
Вернемся ли мы на Луну? Я не могу сказать наверняка. Сейчас это зависит от такого большого количества совершенно непредсказуемых обстоятельств и сил, что контролировать этот процесс решительно невозможно. Проще научить кошек выпасаться стадами.
У меня все еще есть удостоверение пилота, и я готов им воспользоваться в любой момент.
Я уверен, что число сердцебиений каждого человека сочтено еще при рождении. Я не хочу знать, сколько сердцебиений у меня в запасе. Я лишь хочу прожить жизнь, в которой каждый удар сердца — это удар колокола. И я не хочу носиться по улицам, как истеричная несушка, выскочившая из-под топора.
Из всего, что я слышал, самое сильное впечатление на меня произвела фраза, которую сказал при мне один геолог. «Камни помнят, — сказал он. — Камни помнят все». Вот и я говорю вам: «Камни все помнят».
Астронавты не умирают по субботам. По крайней мере, я не знаю ни одного случая.
http://esquire.ru/wil/neil-armstrong
