Интересное наблюдение. По первости, в самом начале работ, движение никто не регулировал. При этом поток был большой (даже по современным меркам, хотя с пробками не сравнить). Водители давили на всю железку, но при этом аварий почему-то не было. И это притом, что дорога была всего двухполосная. Потом постепенно стали появляться гаишники, регулировать (в смысле ограничивать) скорость, и при этом пошли аварии. И чем дальше шёл этот процесс, тем больше было аварий. Почему так получилось, не знаю. Одновременно стали расширять дорогу. Причём так, что это ни как не мешало движению. Вот бы везде и всегда так.

Однако вернёмся к нашим ИМРам. На дороге стихийно сложилась некая иерархия. Легковушки (в основном УАЗики) испугано прижимались к обочине при появлении на встречной всяких ЗиЛов, «Уралов». Те в свою очередь отпрыгивали от КрАЗов и «Татр». Появлении БТРов на дороге заставляло и этих прижиматься. И тут появлялись МЫ. Сорока семи тонная махина около 4 метров шириной (одна гусянка на середине дороги, а вторая на обочине) несущаяся со скоростью 70 км/ч тебе на встречу, кого хочешь заставит прижиматься к обочине. А сидеть в башне головной машины и наблюдать это, вызывает чувство гордости за свою принадлежность к инженерным войскам!

После некоторой гонки по автодороге (больше нигде и никогда по автодорогам с твёрдым покрытием ездить не приходилось на ИМР) прибывали на станцию. Все выгружались и шли в АБК-1. Л/с поднимался на второй этаж и располагался в коридоре. Командир группы спускался в убежище (которое звали почему-то «бункер»), где располагался штаб опергруппы особой зоны и там, у представителя инженерных войск получал задание.

Вообще это место было весьма занятным. Там располагался узел связи с прямым выходом на коммутатор генштаба. В ночное время тем, кто находился на станции, было разрешено (по крайней мере, в 1986 году, в период моего пребывания) звонить через него домой. Понятно, что позывные цепочки коммутаторов знали только офицеры, да и выход на городскую сеть в те времена точно отсутствовал и пользоваться этой услугой могли только они (офицеры).  Здесь же находились представители различных министерств и ведомств, непосредственно задействованных на ликвидации и представители промыслов, чья техника была в эксплуатации. Естественно здесь же были учёные-ядерщики (лично видел Велихова, в то врем, ЕМНИП, президент АН). Здесь также был народ и попроще. Как то караул на ЧАЭС, группа заправки машин, комендант станции со складом минеральной воды (это серьёзно, очень серьёзно) и «Фиесты» в бутылках по 0,33 л и т.д. Вся прелесть этого места заключалась в его некой демократичности. За исключением начальника опергруппы генерал-майора (фамилии не помню, хоть убей) все остальные (как впрочем, и в других местах АБК-1) знаков различия не носили и были одеты в белые АЭСовские робы с белыми колпаками, обуты в белые же АЭСовские боты и с «лепестками» висящими на груди на завязках. И понять, кто есть кто, можно было только по табличкам на столах. В этом белом царстве несколько выделялись люди из группы заправки замасленными робами. В общем – «белые люди на чёрной работе». Конечно все эти люди (за исключением штаба и представителей) постоянно перемещались, приходили, уходили, но всегда в бункере было много народа. Иногда нас командиры частей оттуда выпроваживали или получали задачу вместо нас. Но, как правило, порядок был такой. Командиры частей, кстати, там, как правило, обсуждали работу на завтра, решали какое количество народа необходимо привлечь, и какое количество имеется в реальности. При этом (решалось подобное за столом непосредственно начальника опергруппы) удавалось услышать довольно интересные вещи. Например, я таким образом узнал, что соседняя бригада химзащиты (располагалась в том же Ораном и отличались даже визуально, так как весь ихний л/с был одет в импрегнат) номер увы не помню (сформирована была из «партизан» в первые же дни) дважды была в полном составе «положена» (то есть ВСЕ рядовые и сержанты и многие офицеры получили предельные и даже превосходящие предельные дозы). Первый раз - когда чистили машзал, а второй – когда чистили крышу. И тов. генерал требовал оба раза от комбрига подтверждения и оба раза (честное слово, один раз сам всё видел), комбриг представлял журналы учёта доз, где как я успел заметить, кое-где были даже трёхзначные числа. А что тут удивительного (что подсмотрел), стол представителя инженерных войск стоял по соседству со столом начальника, а задача представителем ставилась не только мне, так что времени для того, чтоб «поводить жалом» было достаточно. Ну и про химиков скажу ниже.

Иногда были исключения. Когда валили «рыжий лес» на станцию не заезжали, а сразу из парка в этот самый лесок.
Кстати он стоил много «кровушки». Самая большая его неприятность состояла в том, что засохшие деревья очень охотно роняли ветви и хвою. И они (эти самые ветви и хвоя) быстро забивали обзор с места мехвода. И хотя окна – не триплексы танка, всё равно их размер не большой. И они забивались. Сдуть системой обмыва-обдува было не реально. Приходилось мехводам останавливаться, открывать люк, высовываться по пояс и руками сбрасывать загрязнения (весьма не хило светящие). Фон был в среднем под 50 р/ч. Иногда больше иногда меньше. Соответственно те самые мехводы хватали «шитиков» («рейганов», но на самом деле радов, так как у всех были накопители ИД-11) более, чем планировалось. Иногда в два раза. Да и пыль и самое главное хвоя попадали вовнутрь машины. А это было ОЧЕНЬ паршиво. Сидеть в «лепестке» под бронёй все пять часов, когда на небе НИ ОДНОГО облачка дело хоть и не приятное, но терпимое. Но тут мы вынуждены были пользоваться Р-2 («лепестки» давали в санпропускнике станции, а он одноразовый, в отряде, же были только Р-2). А это СОВСЕМ другая песня. Выдержать ТАКУЮ пытку было не реально. Лицо от полиэтилена, коим выстлана внутренняя поверхность Р-2, горело нестерпимо, внутри респиратора скапливался пот, который тоже разъедал кожу. И поэтому респиратор снимали все, как только закрывался люк и в машине создавался подпор чистого воздуха. А здесь эта хвоя, которая держит на себе пыли – мама не горюй.

Была и ещё одна беда. Но тут уже человеческий фактор в полный рост. Положено при валке деревьев упираться в них стрелой, а бульдозером подсекать корни. Таким образом дерево валится от машины. Но это долго! А хочется побыстрей – раз-раз и готово. Поэтому стрелу из транспортного положения не разворачивали, давили бульдозером чуть повыше (примерно на полметра над землёй). Правда, при этом получалось не всегда свалить. Приходилось отъезжать назад и бить с разгона. И вот тут-то и появлялась засада. Ствол дерева высушенный до звона (а там в основном сосны, то есть довольно высокие деревья) от такого обращения частенько ломался. Причем в трёх местах: в месте удара бульдозером, метра на два с половиной - три выше и примерно в пяти-шести метрах. И если первые две части переломанного ствола получали наклон и падали почти плашмя, то верхняя треть падала строго вертикально и била в отсек с гидропанелью в раме бульдозера. Крышка этого отсека к броне ни какого отношения не имеет и имеет толщину около миллиметра-полутора. Таким образом - авария гидропривода мгновенная. Машина в ремонт, а в отсек гидропривода (гидропанели) попадало дохренища всякой радиоактивной радости и гидравлической жидкости. Что естественно, приводило в восторг людей на обслуживании, а командира отряда вынуждала вызывать спецов из рембригады (у нас не было ремкомплектов для ремонта гидропривода, трубки были, а золотников, гидрораспределителей и т.д. нет) и соответственно выяснения отношений с ихним комбригом по поводу переоблучения ремонтников.  Для БАТов (всех) такой проблемы, к слову, нет. Нет у них в раме гидропанели. Совсем. И соответственно отсека тоже нет.

А сам процесс ремонта выглядел следующим образом. Крышку мыли с помощью мойки высокого давления (200 атм, давление воды, t 80-90o С), по мере возможности откручивали болты. То, что не откручивалось - высверливали. Затем мыли сам отсек той же мойкой. Затем трахались с погнутыми и порванными трубками и навёрнутыми трёхпозиционными золотниками. А трубки (тонкостенная нержавейка), к слову, надо было выгибать по месту, что без знаний как это делать приводит к перелому последних. Затем выгоняли из системы моющий раствор. Затем трахались с замоченными проводкой и разъёмами. Затем рихтовали и заваривали крышку отсека. После чего старательно пытались приладить её на место и обеспечить её герметичность. В общем весело.

Тут надо ещё одну вещь пояснить. Бойцы распределялись по частям по принципу - лучшие убывают первыми. В итоге со мной поехали, скажем так, не самые лучшие в плане подготовки. В том числе и по правилам эксплуатации. Отсюда возникали всякие очень «нестандартные» коллизии. В частности не все понимали необходимость слива отстоя из влагомаслоотделителя пневмосистемы запуска двигателя (и соответственно не делали). БШ, думаю, представил, к чему это привело. Хотя вряд ли до конца. Так как машину стали заводить электрозапуском, пока она имела нормально заряженный аккумулятор (а чего новой, только с завода машине не иметь). А вот когда его разрядили (рацией резервной машины пользовались с заглушенным движком, не любят моторы семейства В-2 холостой колматёжки), тогда и стало понятно, что система запуска гикнулась. В общем, мыть от этой дряни, пастообразной консистенции, пришлось даже баллоны высокого давления. То есть всю систему воздушного запуска. Причём влагомаслоотделитель расположен в корме машины, а баллоны в отделении управления, справа от мехвода. Ещё повезло, что до воздухораспределителя она добраться не успела. И то хлеб.

Рабочий день заканчивался в 20 часов. Перед отъездом помывка в санпропускнике вначале на втором этаже АБК-1, потом был, ЕМНИП, третий этаж. В мае месяце и, по-моему, дней 5 июня в санпропускнике выдавали новое (робы, колпаки, боты), а после – стираное/обработанное. Хотя время от времени попадалось и новьё. Но надо было успеть и попасть на это дело. И выдавали «лепестки». Погрузка в «Урал» и в лагерь. В лагере ужин и отдых. На следующий день отдыхаем. В том числе и срочники. Для ночной смены всё тоже самое, но начиная с 20 часов.

И слово за контроль доз. По приезду в лагерь (у нас в отряде и потом в отдельном инженерном батальоне специальных работ 2036) командир группы выстраивал её перед палаткой дозика. Затем с бойцом (по очереди) заходил вовнутрь. Боец давал дозику свой накопитель ИД-11 (а все по приезду получили нулёвые накопители), тот при командире и бойце открывал накопитель, вставлял часть с кристаллом в проверочный прибор, сравнивал показания до и после и результат заносил в журнал учёта доз. Показатели накопителей также заносились нарастающим итогом в соответствующий журнал. После этого накопитель (естественно закрытый) возвращался бойцу. Командирские накопители проверялись аналогично. Не скажу, что везде было, так как у  нас. У химиков (в бригаде химзащиты, мной уже упомянутой) часто (по моим сведениям – как правило) был на группу один накопитель, и проверялся обезличено, по номеру, а дозу писали одну на всех.
Хочу сказать и о том, как промыслы реагировали на наши нужды. Когда встал вопрос о вывозе с площадки вокруг реактора «радостноактивной» дряни в могильники, выход был найден в виде контейнеров для бытовых отходов (обычных, стандартных), которые ИМР захватом-манипулятором вполне захватывали и поднимали. Их устанавливали на ПТС-2 (по этому поводу в его кузове (для защиты экипажа) установили несколько ФСок и кабину покрыли свинцом). ПТС их вывозил на могильник (тот который сегодня заполняется). Там другая ИМР контейнеры выгружала в собственно могильник (котлован, облицованный и разделённый на несколько отсеков ФСками). По мере его заполнения могильник перекрывался плитами перекрытия и засыпался грунтом. Естественно делалась гидроизоляция для отвода дождевых и талых вод. И гидроизоляция самого котлована с помощью полиэтиленовой плёнки. Вроде всё нормально. Но ИМР-2 не имела скребка рыхлителя. Вместо него на ней стояла пусковая удлинённых зарядов разминирования. То есть наполнять собственно контейнеры нечем. Решили по-быстрому эту проблему навариванием на захват-манипулятор эрзац грейфера из листовой стали. Однако  это привело к тому, что захват перестал полностью закрываться (в норме клещи закрываются с приличным, см 20 перекрытием)  и из-за этого его не возможно было установить в положение по походному (это когда проушина на захвате одевается на штырь на стреле). И при движении он болтался, что естественно не прибавляло ему прочности. Объём получившегося грейфера был больше объёма скребка, поэтому от стандартных скребков-рыхлителей от ИМР решено было отказаться. Так вот в течении двух дней к нам пришёл «скребок» изготовленный из экскаваторного ковша. Он очень хорошо ложился в захват, имел очень не слабый объём, но весил примерно 2 тонны, то есть столько, сколько вся грузоподъёмность стелы. Промыслы учли это дело, и примерно через неделю - две (а ИМР-2 - машина ОЧЕНЬ мелкосерийная, а потому делается долго) пришла машина с правильным грейфером (и клещами захвата в ЗИПе). Примерно тогда же пришёл и первый «динозавр» (ИМР-2Д). О «динозаврах» попозже.

Пару слов о вертолётчиках. Через, примерно, два месяца после взрыва на отметке 72 м над реактором (высота трубы, той самой, что на всех фотках) мощность дозы составляла 10000 р/ч. И это когда реактор был завален и потушен. А в самом начале, когда горел графит,  было МНОГО больше. Насколько или во сколько  я не знаю. Не уверен, что хоть кто-то знает. Но МНОГО. Они ценой своего здоровья и лётной карьеры (как следствие утери здоровья) завалили реактор и таким образом прекратили горение и практически непрерывный выброс всякой бяки из него. Попытки бросать мешки с песком, глиной, бором и свинцом с безопасной высоты были не эффективны. Промахи были постоянно, значительная часть материалов оказалась разбросана в окрестностях. Тогда они начали бросать с очень малых высот. И в течение нескольких дней таки забили ему жерло. Правда, один вертолёт упал на обломки реактора. Как и почему это произошло, не знаю. Знаю, что цепанули винтом за трубу, и всё.… Самое обидное то, что большинство из вертолётчиков прошло Афган. Там выжили и победили, а тут.… У них не было шансов. Не мог тонкий дюраль корпуса защитить их. И они это знали. Низкий им поклон. Нас это коснулось тем, что наш л/с принимал участие в разгрузке свинца для них. Свинец был и в слитках, и в виде охотничей дроби. Тогда мы все (охотники Советского Союза) столкнулись с жутким её дефицитом.

Дури, кстати, тоже хватало. Было дело, поднимаюсь я из «бункера», вдруг смотрю, что-то народ засуетился, забегал. Куда-то рванули от выхода на станцию стоявшие там всегда БТР и БРДМ. Стал спрашивать, что да как. Оказывается, пропал боец, стоящий на посту, на выходе на территорию станции. Вроде бы пошёл на территорию, в сторону реакторов. Через некоторое время его привезли. Как потом говорили, он шатающийся шёл на встречу БРДМу возле первого реакторного цеха, где он стыкуется со вторым. На вопрос, какого хрена его понесло на территорию, да ещё в окрестности второго реакторного цеха, ответил, что его завтра отправляют домой, а дома спросят, какой он реактор, а он (боец) его не видел. Вот и пошёл смотреть. Где был объяснить уже не смог, сознание начало спутываться. Накопитель у него был, ЕМНИП, ИД-6 (тот, что три таблетки, точно). А он рассчитан на 60 рад. Так вот он был засвечен до упора. Но по состоянию бойца он явно хватанул много больше. Сколько, по расчёту определить не смогли. Как уже сказано выше, боец стал заговариваться и описать свой маршрут не мог. В общем, вызвали вертушку (для неё площадку перед АБК-1 расчищали от машин) и она забрала его в Киев. Естественно, что с ним было дальше неизвестно. У меня лично был случай. Боец за выезд цепанул долее 4 рад, а по нормам более 2.5 за выезд не должен. И по условиям работы (обеспечение радиоуправляемых тракторов) не мог. Меня командир вздрючил, я за бойца взялся. Боец мне говорит, что вылазил из машины по требованию оператора радиоуправляемого трактора. Командир меня засылает разбираться с этим оператором…. А оказалось, боец САМ открыл люк (ему му…. стало жарко и скучно), вылез на броню, покурил, посидел, и залез обратно. И это под эстакадой соединяющей реактор с ХОЯТом и ХЖО!  А там к слову было не менее 50 р/ч в это время.

Вот плавно перешли к жаре. Я выше писал, что минералка это очень серьёзно. Так вот, одна из задач начального периода  была не допустить попадания поверхностных стоков, которые смыли бы всю гадость с поверхности, в реки (в первую очередь в Припять, так как она впадает в Днепр). Для этого какие-то военные, вроде партизаны, на ИМР (старых, те, что на базе Т-55) делали дамбы вдоль берегов. А самих стоков избежали, разогнав облака в радиусе 150 км. Пейзаж АЭС вполне урбанический. Тени как правило ноль. А солнце в мае жарит здорово. В общем экипажи «динозавров» (у них был термометр) сказали, что в машине температура доходит до 60о С. В таких условиях единственная помощь – питеё и вентилятор. Вот мы минералку и пили. В начале попробовали пить «Фиесту» (напиток белесого цвета в бутылках по 0,33 л), но очень быстро (сразу же) от неё отказались. И перешли на минералку. А её пили…. Нет, не так. ПИЛИ…. На двоих до обеда ящик и после обеда ящик. Брали у коменданта (помните, я писал, что минералка это серьёзно). Сколько бутылок минералки получил, столько пустых бутылок должен вернуть. Минералку пить хотели все. В том числе и л/с ПУСО (пунктов специальной обработки), которые были по пути из лагеря на станцию и обратно (два пункта). И если транспорт, следующий на станцию, проезжал их без задержек, то обратно проверялся на загрязнённость. И она имела место быть. Машины, у которых оная превышала норму, отправлялась на помывку. После помывки из АРСа, проверка качества помывки. Если не отмылась машина – повторная помывка. Если не отмылась после трёх помывок – в могильник. А оно нам нужно? И тут минералка тоже стала ценностью. Её выдавали только на станции, А на ПУСО тоже жарко и пить хотят, и её мы стали давать дозикам на ПУСО. Подъехали вечером, сгрузили ящик, нас пропустили, а утром ящик с пустой тарой забрали. И ни каких проблем! Конечно, это не правильно было. Но, во-первых мы ездил только по тому маршруту, который регулярно мылся, а обочины были залиты какой то клейкой дрянью на основе латекса, а во-вторых мы в то время уже базировались внутри 30 км зоны. Пока были СОЛПы (и соответственно дислокация в Ораном) до этого ещё не дошли. А отмыть машины после определённого времени эксплуатации было совершенно не реально. Пыль набивалась в резину, в краску, в дерматин сидений, обивку кабин в смазку рессор, а потом в микротрешины этих рессор и т.д.. Так что один путь – в могильник. И таки мы многие «уралы» туда отправили. При мне, правда, одного только. Когда я приехал в 1987 году в батальон во второй раз, все прошлогодние уже были там. Но на их замену приходили новые. Только с завода. Но я несколько тороплюсь. Жертв ПУСО с каждым днём становилось всё больше и больше. Вдоль дороги на станцию вытянулись к концу июня месяца шеренги из новеньких КамАЗов, «Уралов», КрАЗов, «Татр» и «Шкод» длиной в несколько км.  Там их были многие сотни (возможно тысячи). Считать их я естественно не считал. Некогда было. Но впечатляли они сильно. Являясь, по сути, материальным символом чудовищных убытков страны от этой катастрофы. А машин в работе меньше не становилось.

Кстати, про эту латексную гадость. Её лили не только вдоль дорог, по обочинам, но и заливали практически всю местность в районе станции. Как это происходило, показывалось неоднократно, когда Ми-26 летит на фоне второго реакторного цеха, и из задней части у него выливается тёмная жидкость. Как же мы материли вертолётчиков за это! После того как попадешь под это дело замучаешься отмываться (реально хрен отмоешь, не растворимая она после высыхания). И машину задолбаешься мыть. А она, эта дрянь, ещё и пылюку на себя собирает – мама не горюй. В общем, кайф. Про экологичность скромно промолчим. Народ видел, как всплывает рыба (здоровенные сазаны) после попадания оной в воду пруда-охладителя. Поэтому при появлении вертолёта народ на обслуживании очень резво отрабатывал команду «воздух» забираясь под машины, в машины или просто повисая горизонтально на монорельсе под стрелой (там монорельс для цепной тали), ширина которой позволяла спрятаться, но только так, повиснув.
Работа как я уже писал, в основном у нас была на станции. За исключением «рыжего леса» и могильников (которые так жже были недалек) других мест вне станции не помню. После того как были вывезены кучи наиболее радиоактивной дряни, возле реактора стали засыпать площадку чистым грунтом. И это было впечатляюще. КрАЗы с освинцованными кабинами  (полностью, даже стекло, для обзора отверстие в свинце размером немногим более листа А-4) на максимально возможной скорости подъезжали, вываливали песок или щебень и так же быстро сваливали отель. А кучи ровняли мы. Но быстро это дело закончилось, так как реактор светил сильно, и водилы облучались серьёзно. Было принято решение сделать стенку биозащиты. Для этого были завезены трейлеры (штук сорок, точно не помню). На них были наварены борта высотой, ЕМНИП, четыре метра, к нижним краям которых прикреплены резиновые фартуки до самой земли и даже чуть более (край слегка заворачивался для лучшего прилегания к грунту). На торцах бортов из поролона были сделаны уплотнительные валики. А сами торцевые края сделаны по принципу «папа-мама» и имели замки для стыкования трейлера с трейлером. И вот этот конструктор установили мои люди (те с которыми я приехал) прапорщик Плешак и сержант Лунгу. Собирали они его дня три-четыре (а может и меньше, не помню точно). В последний день, когда ставили стенку биозащиты в «чёрном углу» (кстати, именно там и был упавший вертолёт) оба за выезд хватанули более 40 рад. Но тут, ни какого криминала не было, так как даже радиационной разведки там никто не проводил, бо светило слишком сильно. И фактически данные о фонах были получены от них. Сама операция была сложнейшая. Необходимо было выставить первый в лини трейлер с колоссальной точностью, потому, что остальные становились продолжением первого.  Разъединить трейлеры для исправления установки не было никакой возможности, операция была необратимой. А сама стенка, в конце концов, стала фундаментом саркофага. Ею непосредственно руководил Себякин, командир отряда. Для этого делали визиры на ИМРках, с БРДМа выставляли командную машину по оптике и т.д. Но факт, операцию мы провели. Обе стенки стали на намеченную линию. Все углы были выдержаны. Потом, следующим этапом, стала работа по прокладыванию бетоноводов на эти, фактически две, стенки. Первый бетоновод особых затруднений не вызвал. Прямым ходом его подали к стенке так, что гусак трубы стал смотреть в короб трейлера. И начали качать. Для того, что бы бетонная смесь растеклась по всей стенке, её делали очень жидкой. Второй бетоновод прокладывали на следующий день. Вот с ним пришлось повозиться, так как тянуть пришлось «из-за угла». То есть почти что так, как тянули бетоновод, для заливания реактора. Только маршрут был несколько сложней и шёл в «чёрный угол». Сложность была ещё в том, что площадка под эстакадой бетонная,  а туба длинная, толстая и очень не хотела изгибаться. Повернуть не получалось, так как было запланировано. Машина шла юзом, но, ни как не хотела поворачивать вправо на расчётную траекторию. А там куда машина вышла вдруг оказалась переувлажнённая почва, более того там стояли гигантские лужи. Потрахались и там, так как машина зарылась. Но в конечном итоге дотащили! А вечером в АБК узнали, что оказывается, всё было зря. Слишком жидкая бетонная смесь на первой стенке выдавила фартук и хлынула на насыпанный грунт (вот откуда лужи и переувлажнение). После этого пошли на очень неприятное, но неизбежное решение. Было поставлено несколько платформ с бетононасосами и коленчатыми трубами, какими пользуются при монолитном строительстве. К ним минимум людей и максимум техники. ИМРка переставляла их вдоль стенок, а бетон подвозили машинами с не знаю где расположенного бетонного завода. Кстати, даже пустые трейлеры позволили снизить дозовую нагрузку на водителей. Причём значительно.

Одновременно с этим проводились работы по обеспечению радиоуправляемых тракторов. Группа радиоуправляемых тракторов включала в себя два «Коматцу», ЕМНИП, три финских шахтных погрузчика «Торо» и штук двенадцать наших ДЭТ-250. «Коматцу» - это бульдозер, у которого была в наличии дополнительная челюсть, с помощью которой он мог выполнять функции погрузчика. Это единственный агрегат группы, в котором не предусмотрена была возможность ручного управления и, соответственно, отсутствовала кабина. Совершенно! Они, кстати, могли работать под водой на глубине до 15 м. Оснащены мощным рыхлителем, на верху которого установлена жёлтая «мигалка». «Торо» - изначально обычные шахтные (и от того низкие) фронтальные погрузчики сочленённой схемы. Очень вёрткие и шустрые. ДЭТ-250 – тяжёлый бульдозер, обычный, с электромеханической трансмиссией. Сам по себе мне очень нравится, но вот управление по радио….

Если говорить об эффективности, то эффективность была практически обратнопропорциональна количеству машин. И самую главную роль в этом играло именно управление. Если для «Торо» и «Коматцу» оно было примерно равноценно, то для ДЭТов просто чудовищно. Выход на работу операторов «Коматцу» выглядел так. Выходил человек, помахивая на ремешке (довольно широком, кстати) коробочкой длиной сантиметров 30, шириной сантиметров 10 и высотой сантиметров 20. Все кнопочки и ручечки маленькие, под управление одним-двумя пальцами. Заводил с пульта трактор и идя вдоль дороги подгонял его к той ИМРке из, которой он должен был им управлять. Залезал во внутрь ИМРы, подключал пульт к штатной антенне, отсоединив от неё рацию. И машины уходили на работу. Оператор «Торо» выходил с приличных размеров (примерно 50х30х30 см) ящиком на груди, который висел на жёстких плечевых упорах (с мягким комфортным низом). На пульте кнопки диаметром один-два см, ручки сантиметров 5 высотой. Работать ладонью вполне удобно. Кнопки мягкие, легко нажимаемые одним пальцем. Оператор залазил в кабину «Торо», запускал движок, подгонял его к ИМР, переключал управление погрузчиком на радио и лез в ИМРку. Дальнейшее было как на «Коматцу». А выход ДЭТистов выглядел так. Два человек выносили три приличных размеров ящика и рацию Р-105 (ящик примерно равны по размерам рации) и ставили их в кабине ДЭТа. Подключали их к неснимаемым исполнительным механизмам и друг другу. Затем возвращались в АБК и выносили пульт управления, Р-105 и ещё два ящика и несли это всё в ИМРку, где это хозяйство устанавливалось. После этого оператор оставался в ИМР, а его напарник шёл в ДЭТ, заводил его и подгонял к ИМРке. Они с оператором проверяли работу системы управления и только после этого напарник вылазил из ДЭТа и машины убывали на работу. Об управлении. Пуль значительно больше такового у «Торо». Кнопки большие (сантиметра три в диаметре), жёсткие, с фиксацией. Оператор нажимал на них ладонью (как на командную, так и на кнопку расфиксации) или, в лучшем случае, большим пальцем. Нажал на командную, скажем поворот налево, и машина поворачивает до тех пор, пока не нажата кнопка расфиксации. Из-за этого машина работает рывками, с остановками, совместное выполнение команд затруднено, если вообще возможно.

И самая большая беда ДЭТов – малая дальность управления. Не знаю, кому пришла в голову мысль использовать «стопятки», но идея была гнилая. Из-за них управлять можно было практически не далее чем на 20-25 метров. «Коматцу», к слову, управлялись метров на двести. Сами рации пришли с уже убитыми (все до единого вздувшиеся) аккумуляторами. А итак ограниченный заряд, в условиях высокой ионизации воздуха быстренько съедался. Из-за этого были случаи остановки машин. Как результат - ДЭТы в основном стояли, а «иностранцы» работали. Зато по «ящику» показывали ДЭТов.

Импортной техники было очень много. Это и перечисленные радиоуправляемые трактора, и упоминаемые выше роботы на крыше (они оказались хуже наших сделанных производителем луноходов) и автокраны «Лихтер» со 110 метровой стрелой и компьютерным управлением. Особо хочу сказать о самоходных кранах «Демаг». Их три. Каждый стоимостью в миллион инвалютных рублей. Сколько это в пересчёте на сегодняшний курс не знаю. Каждый ехал отдельным ж/д составом. Гусянка (одна гусянка со всеми делами и приводом) занимала платформу и была высотой более 2 метров. Они впоследствии, стали главными звёздами сборки саркофага. Грузоподъёмность 110 тонн, стрела 110 метров. Монстр.

А мы в то время делали под них площадки с трёх сторон (с четвёртой - третий реактор). На эти площадки было завезено, уложено и разровнено нашими экипажами два (два!!!) метра в толщину щебня и песка. А впоследствии и полметра асфальта. Ну, асфальт это уже без нас. Да и после выхода «Демагов». 

Выше я писал, что облака разгоняли. Но разгоняли их до тех пор, пока не устроили дамбы вдоль рек. После этого дожди пошли. И хорошо. У нас даже стало закрадываться подозрение, что их специально вызывали. С одной стороны это было здорово, машины не грелись, а с другой, кому приятно ходить мокрым, спать в сырой палатке, шлёпать в столовку по лужам? Интересное наблюдение: если померить фон с помощью ДП-5 на асфальте дорожек АЭС, которые практически постоянно мыли, и в воздухе, подняв максимально вверх штангу с зондом, перед дождём, то воздух светил больше, а после дождя меньше асфальта.

И ещё, что хочется сказать. В самом начале всё делалось очень просто. Отчётности был самый минимум. Например, заправка машин производилась просто по коммунистически. Приходишь в «бункер», в группу заправки, говоришь, что надо заправить и где это стоит и всё. У тебя только спросят, что за часть или организация. И машины будут заправлены под пробку. Или с той же минералкой, о которой я уже писал. А со временем все эти моменты стали обрастать бумажками, формами, пропусками и т.д. Народ, кстати, этому старательно способствовал. Мне пришлось лично на ИМРке выдёргивать одного деятеля, пытавшегося на МАЗе-бензовозе вывести из зоны пять тонн солярки по лесной дороге, проходившей по болотистому участку. МАЗ, естественно, сел. Его я вытащил, но не наружу, а вовнутрь зоны. И с ним потом разбирался комбат. Что там дальше было, не знаю.

Если говорить о других частях и организациях, то то, что я знал, я практически изложил. Единственно не упоминал о том, как проводили дезактивацию Припяти. Там этот процесс проходил самым радикальным способом. А именно. На подъезд назначалась команда (сейчас численность не помню, может взвод, может два может рота) из состава химиков. Она стояла возле. И по сигналу заскакивала в подъезд, вы бивала двери в квартиры, если они были закрыты, если нет, то так. В течении получаса всё содержимое квартир выбрасывалось в окна, включая обои и доски пола. А через полчаса, по свистку все выбегали на улицу. Выброшенное экскаватором грузилось в самосвалы и вывозилось в могильники. А ведь это квартиры атомщиков. Народа в советское время не обделённого. И многое из выбрасываемого могло кого-то и прельстить. А так – нет возможностей для мародёрства. После этого туда подъезжали пожарники со своими машинами или химики с АРСами и старательно пытались отмыть бетон. Про ПУСО отдельно писать не буду. Организация их стандартна. Единственно, что на постах Дитятки и далее в сторону Киева процесс контроля автоматизировали. Были установлены так называемые «японцы». Это такая стойка высотой примерно по пояс взрослому человеку с датчиками. Проезжающая мимо машина, если была заражена выше уровня уставки датчиков, вызывала звуковой и световой сигнал, что ту тже вызывало действие регулировщика направлявшего машину на помывку.

Вот вкратце всё по моему первому заезду на это дело. Был ещё и второй, через год. Но там особо и вспоминать-то нечего. Рутина. Единственно скажу, меня отправили учить партизан правильно эксплуатировать машины. Пришлось учить аврально и устройству и методам и приёмам работы. В том числе по обслуживанию. Для этого выезжали в парк, который тогда уже был в автохозяйстве на окраине Припяти. И там же был могильник машин, на которых пришлось работать за год до этого.

Легасов Валерий Алексеевич

Родился в семье служащих. Окончил МХТИ имени Д. И. Менделеева, получил степень кандидата наук в 1967 году, доктора химических наук в 1972, в возрасте 36 лет. В 1978—1983 был профессором МФТИ, с 1983 года и до смерти работал на химическом факультете МГУ, заведовал кафедрой радиохимии и химической технологии.

В. А. Легасов избран в 1981 году действительным членом АН СССР по отделению физикохимии и технологии неорганических материалов; член-корреспондент АН СССР с 1976 года.

С 1983 года и до смерти — первый заместитель директора Института атомной энергии имени И. В. Курчатова.

Академик Легасов В. А. — учёный с мировым именем в области использования ядерно-физических и плазменных методов для синтеза и исследования свойств новых соединений с элементами в аномально высоких окислительных состояниях; ядерной и плазменной технологии; энергосберегающей технологии и водородной энергетики. Под его руководством создана научная школа в новейшем разделе неорганической химии — химии благородных газов. Результаты этих работ в мировой науке определяются как эффект Н. Бартлетта−В. Легасова.

Концепция безопасности — таково другое важнейшее направление творческой деятельности академика В. А. Легасова. Эти работы В. А. Легасова направлены на доказательство необходимости новой методологии обеспечения безопасности. Крупнейшие катастрофы, исход которых — огромные человеческие жертвы, — трагический симптом нашего времени. Он считал, что необходимо сформулировать новые критерии безопасности и иметь современную методологию её обеспечения. Совершенствование техносферы должно обеспечить комфортное безопасное процветание людей. Этими проблемами был обеспокоен академик В. А. Легасов.

Сразу после аварии на Чернобыльской АЭС был назначен членом правительственной комиссии по расследованию причин и по ликвидации последствий аварии. Появился на месте катастрофы одним из первых и провёл там в общей сложности четыре месяца — вместо допустимых 2—3 недель. Полученная значительная доза радиации очень сильно повлияла на его здоровье.

Принимал ряд важнейших решений по предотвращению дальнейших взрывов и информировал правительство СССР о ситуации в зоне аварии. Именно он предложил состав смеси, которой был засыпан горящий реактор и благодаря которой последствия аварии оказались меньше, чем могли быть. Он информировал своих коллег учёных и прессу о рисках и состоянии разрушенной станции, а также настаивал на немедленной полной эвакуации города Припять.

В августе 1986 года на конференции экспертов МАГАТЭ в Вене Легасов, как глава советской делегации, представил доклад с анализом причин аварии и радиологических последствий катастрофы на ЧАЭС. Это выступление стало поворотным пунктом в его карьере. Существует несколько точек зрения на причины этого. По одной версии в своём выступлении Легасов разгласил ряд секретных сведений, на что не был уполномочен[1]. По другой версии он вызвался озвучить официальную версию событий аварии на Чернобыльской АЭС, подтасовки и ложь которой вызывали большое неприятие у других учёных[2]. Некоторые расценили действия Легасова как попытку дискриминации Научного руководителя проекта реактора РБМК, председателя АН СССР академика Александрова по карьерным соображениям[3].

В 1987 году при тайном голосовании академика Легасова не избрали в научно-технический совет (100 — за, 129 — против) [1][2]. В 1986—1987 годах его дважды выдвигали на звание Героя Социалистического Труда, но оба раза он не был награждён. Известна версия, по которой Горбачев вычеркнул Легасова из списка, сказав: «Ученые не советуют»[1].

27 апреля 1988 года, во вторую годовщину аварии на ЧАЭС, Легасов был найден у себя в кабинете повешенным. Перед смертью он записал на диктофон рассказ о малоизвестных фактах, касающихся катастрофы (по некоторым данным, часть послания была кем-то умышленно стёрта). По материалам этих аудиозаписей Би-би-си сняло фильм «Пережить катастрофу: Чернобыльская ядерная катастрофа» (англ. Surviving Disaster: Chernobyl Nuclear Disaster).

Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
http://ru.wikipedia.org/wiki/Легасов,_Валерий_Алексеевич

26 лет аварии на ЧАЭС: "Радиационное облако прошло над Симферополем, Перевальным и Севастополем"
http://crimea.vgorode.ua/news/111520/